зефирковый монстр - 44.29%

Chase Atlantic – Swim

The water's getting colder
Let me in your ocean, swim

Я велик. Я Бог. Я выше Бога. По щелчку моих пальцев разрываются в клочья целые вселенные, мне подвластны тысячи существующих ныне и канувших в лету миров – всех, кроме мира, спрятанного внутри тебя. Мира, который ты так старательно оберегаешь от окружающих и к которому нет доступа ни для кого, кроме тебя самой.

Каждое утро, когда к зданию главного штаба Мельфиоре подъезжает личный автомобиль Бьякурана, для тебя начинается новое испытание.
Покидая салон, Бьякуран не замечает ничего вокруг: ни подобострастную суетливость подчинённых, ни ослепительный блеск стеклянных панелей массивного шпиля, что пронзает густую синеву неба, ни штендер с предупреждением «Осторожно! Мокрый пол!» у входа в здание; он смотрит только на тебя. Фиалковые глаза сканируют каждое движение, вынимают душу, и от их пристального взгляда тебе становится не по себе.
– Доброе утро, Бьякуран-сама. – Вместе с двумя другими девушками-секретарями ты сгибаешься в официальном поклоне, с облегчением разрывая зрительный контакт. – Добро пожаловать.
Бьякурану ни к чему знать, что на самом деле вместо вежливого приветствия тебе хочется впиться ногтями ему в горло и, оставляя глубокие царапины на бледной коже, презрительно выплюнуть ему в лицо: «Убийца! Лживая, подлая тварь! Ты отнял у меня всё!»
Словно учуяв, что твои мысли посвящены ему, Бьякуран в несколько шагов оказывается подле тебя и не отказывает себе в удовольствии подхватить завитую прядь, нарочно выпущенную из высокой причёски. Внутри ты обмираешь от ужаса и отвращения, когда этот человек пробует её на ощупь своими пальцами, подносит локон к лицу, вдыхая аромат твоих волос вперемешку с запахом лёгких духов – если бы не слишком яркий холодный электрический свет, бьющий в глаза даже сквозь полуприкрытые веки, Бьякуран бы подумал, что находится в оранжерее, где выращивают селекционные цветы.
– Почаще используй этот парфюм, ты только выигрываешь от него, – заключает Бьякуран, наконец отстраняясь от тебя, и на его лице играет мечтательная улыбка.
Тебя в который раз выручают правила этикета:
– Благодарю за комплимент. Хорошего вам дня, Бьякуран-сама.
Бьякуран и не догадывается, что тем же вечером ты в отчаянии крушишь свою квартиру и не успокаиваешься, пока последняя срезанная прядь не упадёт на пол. К флакончику с духами ты брезгуешь даже притрагиваться.
Каждый новый день – очередной твой экзамен на выдержку; опрятная одежда, свежее лицо, аккуратный макияж и красиво уложенная, совсем короткая стрижка – Бьякуран не терпит неухоженности, считая это неуважением к себе. Про себя ты ликуешь, когда извечное обманчиво-беззаботное выражение лица Бьякурана сменяется на недоумевающее, даже обиженное, стоит ему только приметить тебя издалека.
– Мне следовало запретить тебе портить себя, – шутливо грозит пальцем альбинос, поравнявшись с тобой, однако от него волнами исходит негодование.
От этого тона низ твоего живота скручивает, и тебе кажется, будто тебя сейчас вырвет. Вместо этого ты лишь невинно пожимаешь плечами и очаровательно улыбаешься:
– Нам всем порой хочется что-то в себе изменить.

Ты восхитительна, ты существо совсем иного качества, нежели остальные мои подчинённые – словно упрямая странная деталь, не желающая встраиваться в огромный и сложный механизм, – тебя одну – ни в одной вселенной и ни в одном мире – я не могу понять до конца, я чувствую в тебе что-то особенное. Что же тобой движет?

Глубокой ночью ты с шумным вдохом просыпаешься в холодном поту и сразу садишься, несколько минут пытаясь отдышаться и отогнать наваждение. Рядом на прикроватной тумбочке валяется истерзанный блистер, в небольшой вазочке у изголовья вянет ветка лаванды – снотворные и седативные препараты не помогают уже больше недели, но ты всё равно принимаешь их по привычке, надеясь, что прошлое оставит тебя в покое хотя бы во снах.
Снова и снова ты спрашиваешь себя, чему обязана жизнью: судьбе, провидению, может, злому року? Могло ли оказаться случайным совпадением, что именно в день юбилея города твоя температура внезапно решила подскочить на пару градусов вверх? Тогда ты всё равно вышла проводить родных на праздничную ярмарку, попросив их что-нибудь тебе принести; под конец дня с незнакомого номера тебе принесли неутешительные вести с просьбой явиться на опознание. В конце концов, собравшиеся на празднике, помимо гражданских, капореджиме сразу трёх враждебных Мельфиоре семей – слишком соблазнительная нажива, чтобы не принять участие в веселье, так чего горевать о двух-трёх случайных жизнях, когда на кону – покорение мира, пусть эти жизни и составляют чей-то мир? И когда ты наконец узнаёшь имя человека, стоящего за этой стеной крови, в твоей голове, как испорченная пластинка в граммофоне, заедает лишь одно слово.
Месть.

Напрасно ты делаешь вид, будто не замечаешь мой взгляд, обращённый на тебя, напрасно пытаешься избежать встречи. Но не испытывай моё терпение, иначе я покажу тебе, что со мной опасно играть.

– Ваш чай, Бьякуран-сама.
Твои руки слегка подрагивают: сколько раз уже в этой злополучной чашке мог оказаться яд, и всё же ты отчего-то медлишь, лишь плотнее смыкая кольцо ненависти вокруг Бьякурана, словно голодный питон.
Совладав с собой, ты бросаешь перед уходом:
– Бьякуран-сама, если вы и дальше продолжите употреблять столько зефира, у вас разовьётся диабет. – То не обеспокоенность и не забота, а просто констатация факта.
Смысл фразы доходит до Бьякурана не сразу: он завороженно вслушивается в твой голос – ровный и чистый, – что тихим потоком льётся в бездну тёмной души Бьякурана и никак не может её заполнить. Оставаясь наедине со своими мыслями, он раз за разом прокручивает его в голове: твой голос мягок, словно сладость, которую в немыслимых количествах поглощает Бьякуран – сама ты редко заговариваешь с ним, и Бьякуран вынужден довольствоваться суррогатом.
Чем ближе ты подбираешься к Бьякурану, тем сильнее сгущается вокруг тебя давящая тьма: заветная игла в яйце оказывается отравлена – в сердце Бьякурана мрак, мрак, мрак, – и ты решаешься бежать.
Пока тиканье настенных часов разрезает тишину кабинета, Бьякуран внимательно изучает твоё заявление, вчитываясь в каждую букву – на долю секунды его тонкие белые брови сходятся на переносице, – и наконец в немом вопросе поднимает на тебя свои лукавые фиалковые глаза.
– Обстоятельства вынуждают переехать в другой город.
Бьякуран едва слышно хмыкает:
– Считай, что твоя проблема уже решена. – И бросает на тебя ехидный взгляд, говоря вкрадчиво: – Мы не можем позволить себе терять столь ценных сотрудников, ты же знаешь.
Ты сдержанно киваешь, пытаясь унять мелкую дрожь в теле; чьей-то невидимой рукой перетасовываются карты, и охотник сам становится жертвой.
– Поэтому... – Бьякуран складывает твоё заявление и с елейной улыбкой разрывает его пополам. – Извини.
Разумеется, он не уволил бы тебя, даже если бы ты вместо заполнения бумаг играла в гольф прямо в офисе, и от осознания этого тебя охватывает животный страх.

Райская птица исступлённо бьётся о стенки золотой клетки, не желая понимать, что клетка защищает её от жестокости внешнего мира. Тебе не уйти от меня, моя победа – лишь вопрос времени, и рано или поздно у тебя иссякнут поводы сбежать от меня, как иссякает однажды полноводный источник.

Из раздумий над квартальным отчётом тебя выводят шуршание глянцевой обёрточной бумаги и едва уловимый тонкий цветочный аромат, однако ты не спешишь оборачиваться на источник шума.
– Извините, – начинаешь ты, желая поскорее избавиться от нежеланного общества, – но у меня аллергия на эти цветы.
На свете существует только один человек, у которого уже вошло в привычку регулярно тревожить тебя на рабочем месте.
– Ты даже не взглянула на них. – По голосу ты слышишь, что Бьякуран злится.
Пальцы продолжают негромко монотонно стучать по клавиатуре.
– Я и отсюда чувствую, что это белые орхидеи. – Врёшь: лепестки отражаются на одной из граней отполированной до блеска металлической карандашницы, что находится на твоём рабочем столе.
– Как жаль, – театрально вздыхает Бьякуран. – Ты оставила себя без подарка на день рождения.
– Он через несколько месяцев. – Ты не видишь, как альбинос самодовольно усмехается, складывая руки на груди.
– Вот как? Тогда у меня ещё достаточно времени придумать что-то более оригинальное, – сахарно речет Бьякуран, наклонившись к твоему уху.

И когда ты узришь само Мироздание, брошенное к твоим ногам, ты уверуешь в моё Всевластие. И наконец подчинишься мне.

гордая акула - 55.71%

Nothing but Thieves – Honey Whiskey

I think I better go before I try something I might regret
I might regret

Гордость, неистовство и верность, верность до последнего вздоха – что-то общее было между нами с самого начала. С теми, кто не знает значения слова «сдаваться», варийцам проще: такие следуют главному правилу войны – убей или будь убит сам – и не просят с собой церемониться.

– Эта последняя? – Взводя курок, Занзас обыденно кивает на тебя, будто справляется о вещи, а не о человеке.
Твоё кольцо ранга С стремительно покрывается сколами и трещинами, грозясь не выдержать напора пламени посмертной воли.
– Да, босс. Все убиты. – Слова режут тебя ножом по сердцу, однако ты лишь повыше вскидываешь голову: этим людям не позволено видеть твои слёзы.
Где-то поблизости из-под обломков раздаётся глухой рык; извиваясь, пытается выбраться на волю облачная белая волчица, твоя питомица из коробочки, беспомощно клацая челюстями и обнажая клыки.
Прицеливаясь, Занзас на секунду встречается с тобой взглядами и застывает в недоумении – то взгляд хищника, не человека.
Со смертью последних солнечных лучей начинает накрапывать холодный дождь, и одна из капель щёлкает Занзаса по носу, отрезвляя его и заставляя слегка поморщиться.
– Будет полезна, – негромко бормочет он и... опускает дуло пистолета.
Гулкое эхо ударяет тебя по ушам, и тело само перестаёт тебя слушаться: сначала разжимается крепкая хватка, и на окроплённую твоей и чужой кровью землю с металлическим звоном летят верные клинки, после подкашиваются колени и наливаются тяжестью веки. Сочась из рассечённого виска, щиплет глаза густая багряная кровь – стереть её с лица у тебя уже не хватает сил, – и в голове гудят отдаляющиеся незнакомые голоса:
– Пла-амя О-облака с побо-очным пла-аменем Дождя-а? Необы-ычное сочета-ание.
– Ши-ши-ши, а стиль борьбы почти такой же, как у нашего патлатого капитана.
– Во-о-ой, не смей сравнивать меня с какой-то бабой!..

Когда я узнал, что Занзас приставил чужачку ко мне, я захотел размозжить ему голову. Никогда женщина не сможет соперничать с мужчиной в физической силе и выносливости, никогда ей не быть прирождённой убийцей. Против Второго Императора Мечей она не выстоит и минуты. О чём только думал этот пропойца?

Твоё оружие – лёгкие парные мечи – Занзас разрешает оставить при себе. Указывает ли он тебе таким образом на твоё место, позволяет ли жест сентиментальности в сторону погибшей семьи – спрашивать об этом обладателя пламени Гнева напрямую ты не отваживаешься.
Оценивая тебя взглядом, Скуало пренебрежительно фыркает: ты едва встала на ноги – кое-где из-под одежды ещё выглядывают бинты, – а уже явилась на первую тренировку.
– Продержишься против меня дольше минуты – считай, что тебе повезло. – Скуало вызывающе наставляет на тебя острие меча. – Если тебя назначили очередным Хранителем, это ещё не значит, что твоё место точно так же не займёт кто-то другой.
Про себя ты усмехаешься: те, кто поначалу недооценивает тебя, обычно больно обжигаются в первой же битве.
– Закончил болтать? – Твои глаза суживаются. – Защищайся.
Нападение не является для Скуало неожиданностью, и он с лёгкостью блокирует первый выпад, затем второй, третий, только уходя из-под ударов, но к контратаке не приступает: с добычей сначала положено поиграть, и глаза цвета жидкого металла внимательно анализируют, изучают каждое движение. Ты не из той категории людей, что от горя теряют рассудок и забывают об осторожности: победу можно одержать только хладнокровием и выдержкой, и ты уверена, что твой черёд смеяться ещё придёт.

При внешней отстранённости в тебе сочетаются мужская отвага и женская хитрость; ты всё же не столь проста, какой стараешься казаться на первый взгляд – можно было сразу догадаться, что и новым Облаком тебя назначили неслучайно. Интересно, какие ещё секреты хранятся под маской жертвы?

Дверь, ведущая на смотровую площадку особняка Варии, оказывается открытой, хотя комендантский час давно наступил – это немало настораживает Скуало, и он проскальзывает следом в поисках нарушителя, не без удивления обнаруживая на месте предполагаемого предателя или наёмника тебя.
Полная луна бледно-голубым пятном растекается по ночному небу, и ты, завороженно округлив глаза, вытягиваешь шею навстречу ночному светилу, заставляя Скуало гадать, что же ты делаешь в таком месте далеко за полночь – из всевозможных вариантов его почему-то беспокоит только тот, согласно которому ты решила покончить с собой, – и застыть на месте, едва из твоих уст проливается незнакомая мелодия.
Звучные переливы наполняют беспокойное сердце умиротворением, сами собой вдруг исчезают тревоги и переживания, и Скуало в лёгком испуге тянется к ушам: уж не сирена ли ты в обличии юной девы? Или, может, то транквилизирующее действие твоего побочного пламени?
– Ты выть на луну долго ещё будешь?
За хамством Скуало пытается замаскировать растерянность, но ты, к облегчению мечника, лишь удостаиваешь его безразличным взглядом и размеренным шагом направляешься к выходу.
В последний момент Скуало придерживает тебя за локоть и – впервые на твоей памяти – негромко произносит, смотря куда-то в сторону:
– В шесть утра на плаце, не забывай.
Ты отрывисто киваешь и скрываешься в глубине ночных коридоров, Скуало же не спешит покидать залитую мягким лунным светом смотровую площадку: ему о многом ещё нужно поразмыслить.

Непокорность души невольно притягивает взгляд, гордое достоинство – будто у тебя и в помине нет никаких слабостей – заставляет и относиться к тебе по-иному. Так кто же сказал, что быть другим – недостаток?

Ты никогда не оказываешься одним и тем же противником дважды, с жадностью впитывая в себя новые навыки и умения, словно губка, и Скуало раз за разом пытается нащупать предел твоих способностей, с тайным восхищением подмечая, что за двойным дном оказывается тройное, а за ним – ещё одно.
– Всё ещё слишком медленная!
На очередное подначивание ты не ведёшься: опыт подсказывает тебе, что за экспрессивной натурой, помимо выдающегося таланта, скрывается ещё и расчётливый цепкий ум. Клинки вновь сходятся в диком танце, в каждом твоём движении чувствуется порода и благородная сдержанность, и Скуало впервые за долгое время по-настоящему наслаждается схваткой.
Ты удостаиваешься высшей похвалы – Скуало лично выдвигает твою кандидатуру для участия в очередной миссии, – но затея с треском проваливается, стоит только Занзасу взглянуть на тебя.
– Кандидатура отклоняется, – хмуро произносит тот.
Скуало чувствует себя глубоко оскорблённым, будто бы на него вылили ведро помоев.
«Она справится, тупорылый ты босс! – хочется заорать ему. – Эта никчёмная, бесполезная девка, она справится!..»
– Но...
– Я не пошлю на эту точку женщину, – холодно отрезает Занзас и отворачивается к панорамному окну, заставляя Скуало сжать кулаки от злости: разговор на этом окончен.
Уже через сутки мечник готов благодарить варийское Небо за дальновидность: успех миссии даётся дорогой ценой, и Скуало, один из немногих выживших, в бреду мечется на койке пропахшего смертью лазарета; то и дело его швыряет из полузабытья обратно в реальность, но даже сквозь гул в ушах он отчётливо слышит тихие шаги в такт своему сердцебиению – шаг-удар, удар-шаг. Скуало узнаёт эту мягкую поступь, и писк кардиомонитора резко учащается: сейчас идеальный момент для сведения старых счетов, поэтому мужчина искренне удивляется, когда ты, вместо того чтобы снять с катетера капельницу, садишься рядом с его постелью.
«Убирайся! Не смотри на меня такого!» – мысленно взывает к тебе Скуало, боясь, что его жалкий вид вызывает у тебя отвращение.
Ты же протягиваешь руку и, убаюкивая Скуало колыбельной, начинаешь гладить его по волосам, пропуская длинные серебристые пряди сквозь пальцы; твой голос обволакивает и успокаивает, и понемногу Скуало уступает той иррациональной части себя, которая позволяет себе расслабиться в твоём присутствии.

Война всегда идёт рука об руку со смертью, и только чувствуя за спиной её ледяное дыхание, начинаешь по-настоящему ценить жизнь. Нет, женщинам не место в мафии, и лучше бы мы никогда не встречались.

Вечера в просторной гостиной варийского особняка ты предпочитаешь коротать в обществе Хранителя Тумана, что, как и ты, был внедрён в организацию силой: в отличие от большинства других членов офицерского состава, от Франа не исходит прямой угрозы.
Проходя мимо, Скуало бросает на вас быстрый взгляд: обычно вы сидите по разным углам, изредка перебрасываясь парой фраз, однако в этот раз Фран совершенно неожиданно вместо привычных беззубых колкостей преподносит тебе... букет.
– Глупым девчо-онкам, вроде тебя, тако-ое нра-авится, – флегматично объясняется он, однако глаза смотрят испытывающе.
Простыми издёвками и провокациями, на которые обычно с успехом поддаются Бельфегор или тот же Скуало, тебя не проймёшь, и Франу интересно, как ты отреагируешь на такое.
– Розы? Как банально. – Ты спешишь пренебрежительно фыркнуть, отчасти скрывая своё восхищение, отчасти желая подстегнуть зеленоглазого мальчишку удивить тебя чем-нибудь ещё.
Фран не разочаровывает: многозначительно усмехаясь, он щёлкает пальцами, и лепестки тут же начинают вытягиваться, окрашиваясь в ярко-синий, разбавленный желтовато-белыми прожилками у основания; постепенно врастают в мясистые стебли и исчезают насовсем острые шипы. Минута – и ты с удивлением вертишь в руках ирисы. Щелчок – лилии, щелчок – тюльпаны, щелчок – пионы, и тебе остаётся только изумляться.
– Бана-ально, говори-ишь? – язвит Фран, внутренне польщённый твоей реакцией.
Скуало внезапно ловит себя на мысли, что чувствует к иллюзионисту неприязнь, и весь ощетинивается: какого чёрта с ним ты едва ли выдавливаешь из себя пару слов, а этому земноводному с дурацкой шапкой на голове, стоило тому показать пару фокусов, уже и улыбаешься открыто? Ещё быстрее, чем успевает сообразить, мечник подрывается с места и, настигая Франа, встряхивает того за грудки:
– Ты, – чуть ли не рычит Скуало, вплотную приблизив к себе лицо Франа, – что ты себе позволяешь?
Тот лишь многозначительно фыркает и растворяется в руках Скуало густым туманом: настоящий Фран давно стоит на безопасном расстоянии и наслаждается зрелищем со стороны.
– Капита-ан, – ехидно тянет мальчишка, – если вы бу-удете так ревнова-ать, у вас вы-ырастут рога-а.
Когда Скуало впивается в наглеца испепеляющим взглядом, Фран понимает, что лучше ему немедленно спасаться бегством.

Я не заметил, как зависимость стала частью моей жизни; гордая и своенравная, честолюбивая и талантливая – во многом ты похожа на меня, но примешь ли ты когда-нибудь чувства убийцы твоей стаи?